Я верю в относительное равенство всех людей на земле – ну, не в то, что все одинаково умны, талантливы, красивы и так далее, а в то, что каждый, независимо от способностей имеет право на жизнь, образование, базовую медицинскую помощь. И, исходя из аксиоматичности этого права, я пытаюсь развивать в себе милосердие и человеколюбие по отношению к тем людям, группам людей, чьи права когда-то были попраны и чье развитие из-за этого в культурном смысле, как бы это аккуратнее сказать, задержалось. Я пытаюсь объяснить себе, что стоит дать только шанс и все выправится, все будет хорошо. Тяжело дается мне это отношение. Да что там тяжело, практически невозможно.
Чтобы объяснить на примере о чем я говорю, возьму в пример своих соседей. Я живу в Вашингтоне, на Капитолийском Холме. До 1960х годов прошлого века это было относительно благополучное место: здесь жили семьи, здесь были школы, был красивый старый город с изумительными викторианскими особняками. В 1960х годах, с приходом Движения за Гражданские Права под лидерством Мартина Лютера Кинга все кардинально изменилось. Начались восстания местных афроамериканцев, которые закончились тем, что белое население в практически полном составе выехало из города и поселилось в пригороде – в соседних Вирджинии и Мэриленде. Черное население проживало в Вашингтоне в абсолютном большинстве до примерно конца 1990х. За эти тридцать лет город, скажем честно, лучше не стал: расцветала нищета, преступность, алкоголизм, наркомания и все прочие прелести типичного гетто. Из вашингтонских районов не пострадали (или почти не пострадали) только три: северо-западная часть, Джорджтаун и Палисады. Там жили и живут в основном богатые и добропорядочные люди.
Почему когда черные остались управлять городом, экономика не поднялась, а катастрофически упала – вопрос к социологам и экономистам. Я вдаваться в это не буду, поскольку факторов много, статистики у меня проверенной под рукою нет, а бросать голословные фразы не хочу.
Поэтому я расскажу только о своих впечатлениях и своем опыте жизни в Вашингтоне. В конце девяностых-начале нулевых с приходом нового мэра и поднимающейся экономикой, а также вследствие урбанистического движения, в город снова начали въезжать «белые люди» (естественно, не только белые въезжают, а и китайцы, и черные, и индусы, и русские – под «белыми» неофициально и неполиткорректно именуется масса в основном белых и почти всегда образованных людей. Дома стали хорошеть, палисадники цвести, открылись новые рестораны, появились парки для выгуливания собачек, цены на недвижимость взлетели (и продолжают взлетать). Из-за взлета цен выросли налоги на землю, поэтому естественным путем черное население (здесь в основном с очень низким доходом или совсем без него) стало из города выезжать. Выгодно продают свои дома и переезжают обычно в Хайатсвилл (это черный пригород). К примеру, теперь в нашем блоке только одним домом владеют афроамериканцы.
Однако все еще есть неблагополучные районы, причем в поразительной близости от районов хороших и причина этих районов вот в чем: в так называемых «проектных» домах. Лет 20 назад государству пришла в голову идиотическая мысль: собрать все неблагополучные семьи в многоквартирных огороженных домах – и таким образом помочь им с жильем, дать возможность иметь свое собственное сообщество и, я думаю, обеспечить себе более легкое регулирование неблагополучных граждан. Что получилось? Получилась естественная сегрегация черных от белых, что на самом деле неправильно и отвратительно. В этих «проектах» люди действительно живут в собственном обществе, но это есть общество тунеядцев, наркоманов, торговцев наркотиками, вечно беременных девочек и женщин, инвалидов (что-то когда-то отстрелили) и бывших заключенных. Что можно получить и выучить в такой обстановке? Как? Я считаю, что вырасти добропорядочному человек там практически невероятно, и не его эта вина, а вина его изоляции, его нахождения в подобной окружающей среде. Я часто говорю о том, что если белого ребенка закинуть в этот «проект», из него вырастет бездельник и хулиган ничуть не хуже самого коренного обитателя «проекта». Мы пожинаем плоды «проектов» ежедневно: раньше почти регулярно крали посылки с крыльца, скамейки и столик на заднем дворе прикованы к забору цепями, наши машины вскрывали и обворовывали три раза (в последний раз мы даже в полицию не стали обращаться), за последние несколько месяцев были два случая жестокого нападения на мирных жителей, одно из них закончилось комой пострадавшего (дело Томаса Маслина), из которой он до сих пор не вышел. Я купила всей своей семье баллончики с перцем, для машины собираемся строить отдельный забор, я прошу мужа поставить камеру на крыльце. Даже собственной станцией метро по вечерам больше не пользуюсь: а вдруг вот так же, как кого-то другого, ради кошелька с 20ю долларами меня изобьют бейсбольной битой и оставят валяться на улице, истекая кровью.
Когда утром едем на работу, мы проезжаем мимо «проектов», где я вижу группами молодых, здоровых как кони бездельников – они сидят так в 10 утра, будут так же сидеть в 7 вечера – они не хотят работать, не хотят учиться (хотя все это для них практически без исключений бесплатно). Они ничего не хотят, кроме как сидеть, слушать музыку, а ночью вскрывать мою машину и избивать за несколько долларов прохожих. Я смотрю на них каждый день, каждый месяц, каждый год и чувствую, как внутри меня поднимаются раздражение и отвращение – я пытаюсь понять тунеядство и паразитирование, но не могу. Я пытаюсь пожалеть их – и получается все меньше и меньше. Я вспоминаю, как каждое воскресенье они собираются при полном параде в своих церквях и снова вспоминаю все случаи насилия и разбоя – и понимаю, что против своей воли, ничего, кроме неприязни и нежелания этих людей рядом с собой видеть, больше не испытываю.
Я осознаю, что государство должно больше помогать, должно создать новые социальные программы, и что мы наверно тоже что-то должны для них сделать. Хотя что и почему? Лично я никого не угнетала, моих предков Сталин практически истребил в 1945м, я приехала в Америку одна и не провела ни одного года не учась или не работая. Я согласна всю жизнь платить налоги на закупание продуктовых талонов для «проектных» и оплачивание родов для их детей, рожденных от наркоманов и алкоголиков. Я согласна на все это, но навсегда у меня останется теперь неправильная, ненужная и неизбывная предвзятость против этих моих ближних – я буду с ней бороться, но каждый раз, когда попытаюсь думать хорошее, перед моими глазами будут вставать только негативные образы: группы наглых молодых мужчин со спущенными до трусов штанами во дворах и на улицах, разбитое стекло машины, банка с пожертвованиями семье Томаса Маслина. Я боюсь этих людей, физически боюсь, я их обхожу, я стараюсь никогда с ними не сталкиваться, так как же я когда-либо смогу заставить себя их полюбить? Но если я не люблю этих людей, значит ли это, что к другим отношусь хорошо только условно? Что стоит им натворить что-то, как мое доброе отношение к ним испарится? Или моя неприязнь нормальна и объяснима? Тогда что такое человеколюбие? Что такое милосердие? Нужны ли эти абстракции вообще? Зачем, если по дефиниции они заранее обречены на провал? Не знаю, не знаю, не знаю.